Том 6. Письма - Страница 159

159

На днях я пошлю им <Кр. нови> персидские стихи. — Имеются в виду стихи, впоследствии вошедшие в Перс. мот. О посылке стихов см. в пп. 183 и 192.

У Ив<ана> Ивановича…— Возможно, речь идет об И. И. Уварове.

…мой шарфкрасно-черн<ый>, я его оч<ень> люблю. — Красно-черный шарф — любимый шарф Есенина, подаренный ему А. Дункан. Поэт даже зимой ходил в распахнутой шубе, «развевая за собой красный шелковый шарф». Может быть, поэтому «Ричиотти звал Есенина райской птицей» (В. И. Эрлих; Восп., 2, 328).

Высказанное в данном письме пожелание поэта, чтобы его вещи вернулись из Ленинграда в Москву, было выполнено, и, вернувшись в Москву с Кавказа, он продолжал носить «красно-черный» шарф. Вспоминая разговор с ним в дек. 1925 г. перед отъездом в Ленинград, И. В. Евдокимов писал: «Есенин <…>, улыбаясь, сказал:

— Тебе нравится мой шарф?

Он подкинул его на ладони, оттянул вперед и еще раз подкинул.

— Да, — говорю, — очень красивый у тебя шарф!

Действительно, шарф очень шел к нему, гармонично как-то доканчивая белое и бледное лицо поэта. Шарф кидался в глаза тончайшим соединением черного тона шелка с красными маками, спрятавшимися в складках, будто выставлявшими отдельные лепестки на волнистой линии концов. Я потрогал его рукой.

Продолжая радостно улыбаться, Есенин заметил:

— Это подарок Изадоры… Дункан. Она мне подарила» (Восп., 2, 300–301).

У Сашки я жить не буду. — У своего близкого друга А. М. Сахарова поэт обычно останавливался, приезжая в Ленинград (Гагаринская ул., д. 1, кв. 12), и хранил у него часть своего архива. Настроение, выраженное в настоящем письме, было временным. После своего второго возвращения с Кавказа Есенин ездил с Сахаровым в начале июня 1925 г. в Константиново. В июле Сахаров стал одним из организаторов «мальчишника», который Есенин собрал накануне свадьбы с С. А. Толстой. В последние приезды в Ленинград Есенин жил у журналиста Уварова (3–6 нояб.) и в гостинице «Англетер» (24–28 дек. 1925 г.).

Мне удобней будет жить у Соколова, когда я буду в Питере. — В ответ Бениславская спрашивала: «Это тот Соколов, который в „Стойле“ бывал? Он или другой?

Впрочем, не это важно. Важно вот что: Вам нужно иметь свою квартиру. Это непременно. Только тогда Вам будет удобно, а Сашка, Соколов и т. д. — это Вас не может устроить. Вы сами это знаете, и я сейчас особенно поняла. Не с чужими и у чужих, а со своими Вам надо устроиться: уют, и свой уют, — великая вещь» (Письма, 258–259).

Есенин имел в виду не поэта И. В. Соколова из «Стойла Пегаса», а художника К. А. Соколова, который был его «провожатым» в Тифлисе и Батуме (Восп., 2, 245) и 18 окт. (за два дня до написания наст. письма) сфотографировался с ним. На этой фотографии поэт сделал надпись его жене П. М. Денисовой-Соколовой (подробнее см. п. 185, а также раздел «С. А. Есенин в фотографиях», наст. изд., т. 7, кн. 2).

181. М. И. Лившиц. 20 октября 1924 г. (с. 181). — Есенин 5 (1962), с. 181–182, с неточностью в одном слове.

Печатается по автографу (РГАЛИ).

Спасибо за письмо и вырезки ~ Не боюсь я этоймариенгофской твари и их подлости нисколечко. — Письмо М. И. Лившиц неизвестно, но при нем она, судя по всему, послала вырезки из газ. «Правда» (см. о ней ниже) и из еженедельника «Новый зритель», (1924, 9 сент., № 35), где было помещено ответное письмо Р. Ивнева, А. Мариенгофа, М. Ройзмана, В. Шершеневича, Н. Эрдмана (Письма, 339–340) на заявление Есенина и Грузинова (см. газ. «Правда». М., 1924, 31 авг., № 197; Письма, 142). В письме содержались резкие суждения о Есенине (выдержки из его текста см. в коммент. к п. 175).

Сохранилось письмо Е. А. Есениной брату (оно не было закончено и, по-видимому, осталось неотправленным), которое она, скорее всего, писала совместно с М. И. Лившиц:

«А теперь о Мариенгофе и прочих. Письмо их в „Правде“ поместили, но так, что ты можешь искать его два дня и, прочитав всю газету, может быть, заметишь в отделе заразных болезней фамилии оставшихся в группе имажинистов.

Какие фамилии, ты уже знаешь, к ним только прибавились Шершеневич и Соловьев.

Они, наверное, этим не удовлетворились и написали еще письмо в журнале „Новый зритель“, вырезки этих писем мы посылаем тут же…» (см.: Юсов И. Г. Из архива Маргариты Лившиц. — Столетие Есенина, с. 444). В самом деле, 5 сент. 1924 г. в «Правде» под рубрикой «Заразные болезни в Москве» можно было прочесть:

«Нас просят сообщить в связи с письмом в редакцию „Правды“ С. Есенина, что основная московская группа имажинистов остается без перемен в следующем составе: Рюрик Ивнев, А. Мариенгоф, А. Кусиков, М. Ройзман, В. Шершеневич, Н. и Б. Эрдман и Афанасьев-Соловьев» (№ 201, с. 4; выделено в источнике).

Женя— Е. И. Лившиц.

…и петь вроде Конёнкова: «Прошли золотые денечки». — С. Т. Конёнков был большим знатоком русской народной песни. В одной из бесед, которые были записаны на магнитную пленку, он рассказывал: «Играл я в то время на скрипке и лире… Всю жизнь люблю русскую песню. В то время, еще с пятого-шестого года, часто пел „Пройдут деньки веселые…“ Пройдут деньки веселые, Вот зимняя пора, А мы, друзья несчастные, Завянем, как трава. Завянем и засохнем Во темной во тюрьме, За что же погибаю я, Скажите, друзья, мне…

Так и ассоциировался Конёнков с этой песней у Есенина…» (Панфилов А., «Нинесе: Поиски, исследования, находки». М., 1990, с. 150). Правда, в письме цитируется начальная строка не этой, а другой песни безымянного автора; она, напр., открывает сб. «Прошли золотые денечки / Новый песенник», М.: тип. Филатова, 1905, с. V–VI.

1-й Жене ~ 2-й Жене ~ 3-йЖене…— Е. И. Лившиц, Е. С. Розовской и Е. Г. Апириной.

159