Том 6. Письма - Страница 162

162

Очень болен…— В начале дек. (7 или 8) 1924 г. Есенин вместе с Н. К. Вержбицким и К. А. Соколовым приехал из Тифлиса в Батуми. Н. К. Вержбицкий вспоминал: «Есенин простудился, стал сильно кашлять и пресерьезнейшим образом уверял меня, что у него горловая чахотка и он скоро умрет.

Наш номер в гостинице был двухкомнатный: окна одной комнаты выходили на улицу, а во второй окон не было, и она служила нам спальней. В этой темной спальне хрипел и метался на кровати больной Есенин. <…> врач ничего не обнаружил, кроме легкой ангины» (Вержбицкий, с. 112–113).

Перепечатайте эти стихи и сдайте куда хотите. — О каких стихах идет речь, неясно. Возможно, среди них было «Письмо к женщине», так как сразу по получении трех писем от Есенина из Батуми Бениславская написала, несмотря на то, что спешила на поезд: «Стихотворение „Письмо к женщине“ — я с ума сошла от него. И до сих пор брежу им — до чего хорошее оно!» (Письма, 262). В письме из Константинова от 27 дек. она также сделала приписку: «А „Письмо женщине“ — до сих пор под этим впечатлением хожу. Перечитываю и не могу насытиться» (Письма, 264).

Напишите, как, где живет Шура? Как Екатерина…— В письме от 25 дек. Бениславская отвечала: «Мы все (Шура, Катя и я) здоровы. <…> За нас не беспокойтесь. С деньгами устроим все. Вообще, мы не пропадем. Живем вместе втроем на Никитской <условное название адреса Бениславской> (я, Шура, Катя).

Живем дружно. <…> Вы, очевидно, в Батуме получили одно мое письмо, а первое не получили, в котором я подробно все описала» (Письма, 262). В письме от 15 дек. есть такое место: «С тех пор, как она <Шура> с нами на Никитской, у нас стало очень хорошо; т. е. не внешне, а так — дома хорошо. Она, как это и бывает с детьми, внесла уют в нашу жизнь. У нас сейчас по-семейному как-то стало. Бродяжить перестали. Даже я в рамки совсем почти вошла, остепенилась. А Шурка какая славная. Я и сама не знаю, как это случилось, — но я ее очень люблю. Она ходит в школу, я с ней арифметикой даже занималась, но теперь она уже нагнала класс. И вовсе она не неспособная, ерунду кто-то из вас говорил. Очень смышленая, но рассеянная.

У меня тоже деловое настроение. Занимаюсь, Ваши стихи в порядок привожу, в „Бедноте“ работаю.

Вот Катя что-то хуже, хворает, бледная, хандрит и развинтилась как-то. Она, очевидно, плохо летом отдохнула» (Письма, 259).

…что с домом? — В 1924 г. шло строительство нового дома в Константинове. 27 дек. Бениславская писала из нового дома (второй приезд в Константиново; ездила с сестрами поэта на 4 дня, 25–29 дек.): «Чуете, Сергей Александрович, откуда пишу? Небось и невдомек!

Ну да! Я сейчас сижу в Константинове, у Ваших в новом доме, только что пили чай, о Вас толковали.

А хорошо здесь у Вас очень. Вчера Татьяна Федоровна <мать поэта> песни вечером пела, а мы все на печь забрались и слушали. „Эх, прощай, жисть, радость моя“.

Только уж очень здесь тоска меня забрала, а Кавказ кажется таким желанным. Так хочется повидать Вас. <…> зима ужасная — снегу не было до 20 декабря, а теперь тоненький, и это при 25° мороза. — Будь ему (морозу) неладно. Катя даже ноги отморозила, пока до Константинова доехали, — целый час оттирали снегом. Дом уже отстроен — сегодня перебрались в него совсем. Топим печь и лежанку — сейчас тихо, тепло. Мать и отец улеглись — отец на печи, Катя и Шура ушли <…>, а я вот за письмо села.

Дом мне нравится, просторно, чисто. Правда, еще не кончены сени и т. д. Вид из окна прямо на луга за Окой — выстроили против церкви.

До чего мне здесь нравится, если б Вы знали. Завтра надо возвращаться в Москву, а не хочется.

Читала я Вашим стихи. Матери очень понравилась „Русь Советская“, все, говорит, так, как есть, и другие наросли, и „жись“ вся.

Отцу же все Ваши последние стихи нравятся: „Хорошо стал писать, а раньше имажинистом понять трудно было“.

Я тут окончательно за Катину сноху прослыла. Даже Ваша мать уже не дает бесславить меня: сегодня утром Катя и Шура заметили, что у меня зеленые глаза, и стали дразниться при ком-то из деревенских, ну и досталось им за это от Татьяны Федоровны» (Письма, 263).

Соберитесь с духом и привезите вещи из Питера. У Сашки они, вероятно, мешают. — Сашка — А. М. Сахаров. «В Питер, быть может, она <Е. А. Есенина> поедет, — писала Бениславская 15 дек., — она ведь там никогда не была, а вещи она сумеет собрать. Не нравится только мне, что Ваши письма у Сахарова не заперты даже. Безобразие. Забрать бы у него — да он не даст ведь» (Письма, 259).

От Льва Осиповичапривет. — Л. И. Повицкий, у которого Есенин поселился в Батуми, вспоминал: «В первом же письме из Батума Есенин передал Галине Бениславской привет от меня. С нею я виделся в Москве один-два раза, но уже заочно числился в ее друзьях, и Есенин аккуратно передавал ей мои приветы. Ему понравился покой и неприхотливый уют моего жилища, и он пожертвовал ради него удобствами комфортабельного номера в гостинице» (Восп., 2, 245).

Что слышно с моим собранием? Анна Абрамовна, вероятно, меня забыла. — О подготовке собрания Бениславская писала между 10 и 12 дек. (см. коммент. к п. 183). Об этом же есть и в ее письме из Константинова от 27 дек.: «С собранием — у Анны Абрамовны очень болен ребенок, поэтому том немного задержался. Должно быть, на днях возьмемся за него» (Письма, 264). 9 февр. 1925 г. Бениславская отчиталась о проведенной работе: «Сегодня я собрала материал для тома, все есть, за исключением стихов из прежних журналов, через два дня и они будут. Включать все, что найдем, или нет?

„Яр“ включать тоже (у нас есть „Яр“)? Да, „Москву кабацкую“ и „Любовь хулигана“ можно поставить после „Песен Забулдыги“? Потом: куда остальное из отдела „После скандалов“ (Ширяевцу <„Мы теперь уходим понемногу…“>, Пушкину и остальные). Ну, „На родине“ и „Русь Советскую“ после „Исповеди“ <„Исповедь хулигана“>, а прочие куда лучше? Почему вы хотите „Иорданскую голубицу“ после „Инонии“, а не туда, к „Отчарь“ и пр.?

162