Том 6. Письма - Страница 1

К оглавлению

1

Письма

Панфилову Г. А., июнь 1911

Г. А. ПАНФИЛОВУ

Июнь 1911 г. Константиново


Дорогой друг! Спешу уведомить тебя, что письмо я твое получил, за которое благодарю, а за поздравление спасибо. Гриша, ты сожалеешь о том, что не мог со мною проститься. Я тоже очень сожалею, что не пришлось нам в последний раз поговорить, но что делать. Я поспешил скорее убраться из этого ада, потому что я боялся за свою башку. Все-таки мне зло сделал Епифанов, он облил сундук керосином. Что ты мне прописал про их гулянье, я нисколько этому не удивляюсь, потому что я уже был уверен в этом, а на глупые выходки Тиранова я смотрю как на сумасшествие. Он часто беснуется. В нем, вероятно, живет легион, поэтому ему не мешает попросить своего ангела, чтобы он его исцелил. А Яковлев настоящий идиот, из него, я уверен, ничего не выйдет, и вот он окончил школу, но бесполезно. А Калабухов самая дрянь и паскуда. Ну ладно об этом толковать, поговорим о другом. У нас делают шлюза, наехало множество инженеров, наши мужики и ребята работают, мужикам платят в день 1 р. 20 к., ребят<ам> 70 к., притом работают еще ночью. Платят одинаково. Уже почти сделали половину, потом хотят мимо нас проводить железную дорогу.

Митьку я застал дома. Книг у меня мало есть, они все прочитаны и больше нет. У Митьки я которые взял, осталось читать только книг восемь. Я недавно ходил удить и поймал 33 штук<и>. Дай мне, пожалуйста, адрес от какой-либо газеты и посоветуй, куда посылать стихи. Я уже их списал. Некоторые уничтожил, некоторые переправил. Так, например, в стих<отворении> «Душою юного поэта» последнюю строфу заменил так: Ты на молитву мне ответь, В которой я тебя прошу. Я буду песни тебе петь, Тебя в стихах провозглашу. «Наступ<ление> вес<ны>» уничтожил. Друг, посоветуй куда. Я моментально отошлю. Пырикову передай поклон от меня. Больше писать не знаю чего. Остаюсь любящий тебя друг Есенин.

Панфилову Г. А., 7 июля 1911

Г. А. ПАНФИЛОВУ

7 июля 1911 г. Константиново


Дорогой друг!

Гриша, неужели ты забыл свои слова: ты говорил, что будем иметь переписку, а потом вдруг на мое письмо не отвечаешь. Почему же? Пожалуйста, объясни мне эту причину. У нас все уехали на сенокос. Я дома. Читать нечего, играю в крокет.

Немного сделал делов по домашности. Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили. Купил себе книг штук 25. 10 книг отдал Митьке, 5 Клавдию. Я очень рад, что он взял. Остальные взяли гимназистки у нас здесь в селе. И у меня нет ничего.

На обороте: Спас-Клепики

Рязанского уезда

передать

Григорию Андреевичу

Панфилову

Воронцову К. П., 10 мая 1912

К. П. ВОРОНЦОВУ

10 мая 1912 г. Спас-Клепики


Спас-Клепики. Кланя! Извини, что я так долго не отвечал на твои письма. Причина этого следующая: я не понял или, собственно говоря, не разобрал твоего письма и думал по догадкам, что ты уехал домой. Я писал тебе туда, но тщетно ждал ответа. Я бы сейчас все ждал, если б не узнал от батюшки про все. Вот тебе наши спальни. Сидит в шляпе Тиранов, возле него, к завязанному, Лапочкин.

Ост<аюсь> л<юбящий> т<ебя> С. Есенин.

Справа от текста: Рязань

Духовное уч. вос. III/о класса

Воронцову

Клавдию

Бальзамовой М. П., июль 1912

М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ

Вторая декада июля 1912 г. Константиново


Маня! После твоего отъезда я прочитал твое письмо. Ты просишь у м<ен>я прощения, сама не знаешь за что. Что это с тобой?

Ну, вот ты и уехала… Тяжелая грусть облегла мою душу, и мне кажется, ты все мое сокровище души увезла с собою. Я недолго стоял на дороге, как только вы своротили, я ушел… И мной какое-то тоскливое-тоскливое овладело чувство. Что было мне делать, я не мог и придумать. Почему-то мешала одна дума о тебе всему рою других. Жаль мне тебя всею душой, и мне кажется, что ты мне не только друг, но и выше даже. Мне хочется, чтобы у нас были одни чувства, стремления и всякие высшие качества. Но больше всего одна душа — к благородным стремлениям. Что мне скажешь, Маня, на это? Теперь я один со своими черными думами! Скверное мое настроение от тебя не зависит, я что-то сделал, чего не могу никогда-никогда тебе открыть. Пусть это будет чувствовать моя грудь, а тебя пусть это не тревожит. Я написал тебе стихотворение, которое сейчас не напишу, потому что на это нужен шаг к твоему позволению.

Тяжелая, безнадежная грусть! Я не знаю, что делать с собой. Подавить все чувства? Убить тоску в распутном веселии? Что-либо сделать с собой такое неприятное? Или — жить — или — не жить? И я в отчаянии ломаю руки, что делать? Как жить? Не фальшивы ли во мне чувства, можно ли их огонь погасить? И так становится больно-больно, что даже можно рискнуть на существование на земле и так презрительно сказать — самому себе: зачем тебе жить, ненужный, слабый и слепой червяк? Что твоя жизнь? «Умрешь — похоронят, сгниешь и не встанешь» (так пели вечером после нашей беседы; эту песню спроси у Анюты, ты сама ее знаешь, верно, и я тоже. «Быстры, как волны… Налей, налей, товарищ» — это сочинил Серебрянский, друг Кольцова, безвременно отживший). Незавидный жребий, узкая дорога, несчастье в жизни. Что больше писать — не знаю, но от тебя жду ответа. Привет Анюте, Симе и маме их. Пока остаюсь; преданный тебе

Сережа.

Не знаю, что тебе сказать: прощай или до свидания. <P.>S. Стихотворения напишу в следующий раз. Не в духе я.

Прости за грязное письмо, разорви его к черту.

1